Татьяна Устинова - Шекспир мне друг, но истина дороже
А в «особом мире», должно быть, положено ругаться и обзываться прилюдно, да еще перед самым спектаклем. Это может быть интересно – картина нравов.
Опять же – теория!.. Федя был любителем разного рода теорий. По его теории, следует воссоздать исходную картину «от противного», то есть от результата, от финала к началу! Посмотрим, послушаем, понаблюдаем и точно установим, с чего все начиналось.
Очень занимательно. Хотя немного жалко несчастную «Кузину Бетси». Так он и не спросил, как ее зовут.
Федя потер руки, как будто с мороза, в коридоре оглянулся по сторонам, слегка разбежался, подпрыгнул так, чтобы достать потолок не ладонью, а локтем, чуть-чуть не достал и дальше пошел уже степенно.
Заблудился он очень быстро, зашел в тупик, вернулся, поднялся по лестнице, спустился, решил спросить дорогу, но никого не было.
Проблуждав какое-то время, он дошел до роскошной ореховой двери, слегка приоткрытой. Все остальные попадавшиеся ему двери были обшарпанны и заперты.
– Имей в виду, – громко говорили за дверью, – я этого дела так не оставлю. Все, терпение мое лопнуло! И не уговаривай меня!
Собеседник что-то отвечал, но Федя не расслышал, что именно.
– Мы областной театр, а не цирк зверей! Пусть уходит, уезжает, пусть в Волге утопится, мне все равно!
Опять негромкий голос в ответ.
Федя понимал, что подслушивает, а подслушивать нехорошо, но ничего не мог с собой поделать.
– Да плевать я хотел на все соображения! Истребить надо, каленым железом выжечь, чтоб никому неповадно было!..
После «каленого железа» Федя понял: стучать и спрашивать, как пройти в директорскую ложу, не стоит, тем более что над головой вдруг жестким алюминиевым звуком ударил звонок – раз, два, три!..
Федя ринулся в другую сторону, опять попал на лестницу, опять спустился и вывалился в ярко освещенное пустое фойе. Строгая билетерша в затянутом сером костюме посмотрела подозрительно.
Федя спросил, где директорская ложа, а билетерша спросила, где его билет, воспоследовали объяснения и препирательства, а свет меж тем медленно погас, как будто задули свечи.
В ложу он вбежал, когда на сцену уже вышли артисты. Строгая билетерша поспешала за ним, чтобы в случае недоразумения немедленно изгнать.
Озеров оглянулся и прошептал раздраженно:
– Где ты ходишь?..
– Был уличен в безбилетном проникновении, – зашептал Федя в ответ, быстро подсаживаясь, – и отконвоирован сюда.
Билетерша бесшумно скрылась, Максим Викторович махнул рукой – молчи, мол.
Федя уставился на сцену. Декорация была богатой и красивой, никаких подвешенных на колосниках стульев и колышущихся в воздухе полотнищ, символизирующих, как правило, внутренний непокой героя.
Красавец с тугими кудрями – в коридоре он говорил истеричной дамочке, что она поплатится за все, – объяснялся этой же дамочке в страстной любви. Глаза у него горели, голос дрожал, руки дрожали тоже – из директорской ложи было видно каждую подробность. Дамочка смотрела на него неотрывно, как будто все туже и туже между ними натягивалась струна.
В зале никто не смел шевельнуться.
Даже Озеров подался вперед, оперся локтями о бархатный парапет, пристроил подбородок в ладони и замер.
Федя не уловил момента, когда перестал слушать текст и смотреть на игру артистов, а начал жить с ними одну жизнь, и в какую минуту ему стало важно, чтобы она непременно осталась с ним, чтобы разрешились все противоречия, ведь совершенно ясно, что друг без друга эти двое погибнут!..
Когда вдруг вспыхнул свет и пошел занавес, он ничего не понял.
– Великая сила искусства, – сказал Озеров с удовольствием, засмеялся и потянулся. – А я тебе что говорил?! Это не просто хороший театр, это отличный театр! И труппа отличная. Мы с тобой запишем шедеврик, Федя, вот увидишь! Ну? В буфет?
– А что, антракт? – глупо спросил Величковский.
– Он самый! Давайте с нами в буфет, Георгий! Мы с дороги, есть очень хочется. Только нужно быстро, а то за нами сейчас придут от директора, и не будет нам никакого буфета, а будут одни сплошные разговоры.
– Да можно и в буфет, – согласился их неожиданный сосед. – Чего ж не сходить?..
В буфете было не протолкнуться, но ловкий Озеров за руку вытащил из толпы Федю, который начал рассматривать фотографии артистов, сунул его в очередь, а сам нашел за колонной свободный столик.
– Чего брать? – спросил сосед. – Коньяку?
– Бутербродов, воды, ну, и сока какого-нибудь.
Вокруг шумела и переговаривалась нарядная, очень театральная толпа. У некоторых дам в руках были букеты. Обсуждали спектакль и хвалили артистов и постановку.
Озеров прислушивался.
Явился Федя. Непостижимым образом он принес сразу три тарелки с бутербродами и пирожными.
– Миндальное, – сообщил он. – В Большом театре самые вкусные миндальные пирожные на свете! А в Консерватории тархун. Нигде нет такого тархуна, как в Консерватории. Когда родители водили меня на симфоническую сказку «Петя и волк», я все никак не мог дождаться перерыва и выпивал сразу пять стаканов!.. Я и здесь взял, может, ничего?
И он извлек из кармана штанищ крохотную бутылочку с зеленой жидкостью. Георгий протолкался к столику за колонной. Он принес еще немного бутербродов, воду в бутылках и два бокала, от которых резко и вкусно пахло.
– Это вам, – объявил он. – По коньячку, с приездом. Сам бы выпил, да не могу, за рулем!
Они с удовольствием жевали бутерброды и разговаривали с Георгием, как со старым приятелем.
– Да какой из меня театрал, – говорил тот. – Пока жена была жива, таскала меня сюда, мне нравилось даже. У нас хороший театр, не какой-нибудь там отсталый! А потом… я уж и не ходил. Хотя Ляля, Ольга Михайловна Вершинина, соседка моя, она тут у них литературой заведует, контрамарки мне доставала. А вот режиссер… Он чего делает?
– Да, собственно, ничего не делает, – отвечал Максим. – Он сидит на стуле, мешает артистам играть и всех критикует.
– Да я серьезно спрашиваю!
– Так я серьезно и объясняю!
– Подождите, Максим Викторович, – вступил Федя, переполошившись, что Георгий все примет за чистую монету, – как ничего не делает? Режиссер весь спектакль делает! Как артисты стоят, куда идут, что говорят, это все режиссер придумывает.
– А разве в пьесе не сказано?
– Нет, автор пьесы – это совсем другое дело!.. Вот смотрите…
Они успели все съесть и выпить, а звонка все не давали. Должно быть, здесь приняты длинные антракты.
Втроем они вернулись в ложу, уселись и еще немного поговорили.
Зал постепенно заполнялся, ровный гул поднимался из партера и бельэтажа к балконам, тоже заполненным.
Звонка все не было.
Постепенно шум стих и установилась тревожная полутишина, зрители не понимали, что происходит.
Когда шум стал подниматься снова, в прорезь занавеса вышел директор. Максим даже не сразу его узнал – в свете рампы он казался изжелта-бледным и очень маленьким.
Директор объявил изумленным зрителям, что произошло несчастье и спектакль отменяется.
Деньги за билеты будут возвращены, обращайтесь в кассу.
Озеров смотрел в окно, за которым валил снег. Метель пришла ночью, и утром оказалось, что горка, на которую выходили окна его номера, вся засыпана снегом так, что захотелось съехать с нее на заднице. Из приоткрытого окна несло морозной сыростью. Сейчас самое время отдернуть занавески, лечь на диван, накрыться пледом и смотреть, как летит снег. Смотреть долго, не отрываясь, и чувствовать, как в голове тоже начинает идти снег, и вскоре он закроет все, и хорошее, и плохое, и останется только одно – ждать весны.
Накрыться пледом и валяться до весны было никак невозможно, и Максим заставил себя одеться и спуститься на завтрак.
Завтракал он вяло и безрадостно, почти в полном одиночестве. Все командированные уже разошлись по делам, а других постояльцев в гостинице не было. Потом появился Федор Величковский.
С ним вместе явились любопытство, нетерпение и охотничий азарт.
Федя обежал буфетную стойку, сунул в тостер два куска хлеба, подумал и сунул еще два. Налил в стакан воды из графина, выпил, налил еще, подумал, забрал графин и притащил на стол.
– Чего-нибудь изволите, Максим Викторович?
– Почему ты в капюшоне?
– А! – Федя откинул с головы капюшон синей толстовки. Волосы у него торчали в разные стороны. – Так это для конспирации, шеф! Чтоб никто не догадался!
– Сыру желаю.
– Плавленого или такого?
– Обыкновенного.
На Фединой собственной тарелке болтались салатные листья, два прозрачных ломтика ветчины и гора поджаренного хлеба. Два ломтика ветчины Озерова развеселили.
Сыр он принес отдельно, и очень много – небольшой сырный холмик.
– Хочу чаю, – заявил Федя. – Никогда по утрам не пью кофе, Максим Викторович! Только старый добрый английский чай! Девушка, девушка, можно мне чаю? Только не чашку, а чайник! И можно, чтоб не пакет, а нормальной заварки насыпать?
